[sowm]

Дорогу домой Инга не запомнила. Едва попадая пальцем по телефонным кнопкам, она позвонила Борису Николаевичу и сообщила, что заболела. Директор заволновался, велел лежать, лечиться и ждать его визита. Не успев ответить, Инга выронила телефон, упала на кровать и отключилась.

Приехавший к вечеру Борис Николаевич нашел ее под тремя одеялами в темной спальне. При включенном свете стало заметно, что груда одеял сильно дрожит. Директор с трудом отыскал в чужой квартире градусник и убедил ничего не соображающую Ингу сунуть его подмышку. Через десять минут столбик ртути замер на отметке сорок. Борис Николаевич вызвал неотложку, позвонил Ингиной маме и заметался по квартире, разыскивая жаропонижающее. К счастью, врачи приехали быстро, вкололи девушке литическую смесь, написали список лекарств и умчались по следующему вызову. К приезду мамы Инга крепко спала. Борис Николаевич передал Елене Владимировне рекомендации врачей и, выслушав слова благодарности, удалился.

Инга болела долго. Целую неделю градусник упорно показывал сорок. Ударными дозами жаропонижающего температуру удавалось ненадолго сбить до тридцати восьми. Мама все эти дни провела рядом с Ингой. Варила морс и куриный бульон, с ложечки вливала все это в рот больной. Несколько раз за ночь меняла пропотевшие футболки и простыни. Кормила Басика и чистила его туалет.

Когда через семь дней градусник показал тридцать семь и пять, мама заплакала от радости.

- Ну, чего ты, мам?... – прошептала бледная, исхудавшая Инга.

- Господи, я уж не знала, что и думать! Врачи одно твердят – вирус. А какой вирус – неделю ребенок горит! Завтра хотела в церковь идти, свечку ставить. Все равно схожу – поблагодарю.

- Ладно, тебе, мам. Обычный грипп. Или ОРЗ. Я уже… - Инга заснула, не договорив.

С этого дня она медленно пошла на поправку. Очень медленно. Субфебрильная температура держалась еще месяц. Врачи разводили руками – организм ослаблен, витаминов не хватает, надо хорошо питаться и больше отдыхать.

Неделя, проведенная в жару, совершенно выпала из Ингиной жизни. Последнее, что она помнила – звонок директору. И сразу после этого – плачущая мама с градусником в руке. Нет, было еще одно воспоминание, но Инга решила считать его бредом, вызванным высокой температурой. В этом воспоминании девушка открывает глаза и понимает, что лежит в своей кровати. Вокруг густая темнота, только на полу четкий прямоугольник лунного света. Инга уже начинает засыпать, когда понимает, что не одна в комнате. Чуть повернув голову, она обнаруживает сливающийся с темнотой силуэт в ногах кровати. Это фигура человека. Неожиданно на нее падает свет, будто кто-то включил направленную лампу. Инга узнает Веронику Ивановну.

- Что ж вы хотели, девушка? – спрашивает ведьма. В голосе ее слышится легкое раздражение. - Пять лет жизни нельзя отдать безболезненно. Впрочем, обмен был честным, не так ли?

Инга хочет что-то спросить, а, может, попросить страшную женщину оставить ее в покое. Но та уже скрывается во мраке. Не уходит, нет. Сначала медленно гаснет направленный на стройную фигуру луч света. Потом – Инга не успевает понять как – она просто исчезает. Девушка закрывает глаза и с облегчением проваливается в сон.

Очнувшись, Инга первым делом бросила взгляд туда, где стоял темный силуэт: спинка кровати плотно примыкает к стене – ладонь не просунешь; чуть выше висит гитара – память о юности, кострах и походах. «Почудилось», - с облегчением подумала Инга. И с этого момента твердо знала, что никакой ведьмы в квартире не было.

Сам визит на Омскую улицу Инга помнила отчетливо и в деталях. Но со временем воспоминание это как-то… потускнело. Стало казаться, что ничего загадочного и пугающего тогда не произошло. Ну, зашла по ошибке в какую-то контору. Ну, встретила не вполне нормальную женщину. Бывает. Мало ли вокруг душевнобольных? Не ведьма же там была, на самом-то деле!

Таким образом, душевное равновесие Инги полностью восстановилось. Чего нельзя было сказать о здоровье физическом. Она с трудом доползала от кровати до туалета и обратно. После каждой такой вылазки требовалось не меньше получаса, чтобы успокоилось колотящееся сердце и перестали дрожать ноги. Инга уставала от всего – от разговора, от процесса жевания, от чтения книг… Не помогали ни закупаемые мамой свежие, полные витаминов фрукты, ни приготовленные ею же паровые котлетки и полезные овощные супчики. Инга честно жевала и глотала, не чувствуя вкуса, только чтобы не обижать маму. И почти целыми сутками спала.

Прошел месяц, прежде чем врач предложил девушке возвращаться к нормальной жизни.

- Видите ли, голубушка, - втолковывал старичок-профессор, найденный мамой по большому блату. - Организм ваш непосредственно с болезнью вполне уже справился. И сейчас мы наблюдаем классическую картину начинающейся депрессии. Вы вполне можете вернуться к работе – не в полную силу, конечно – но хотите ли вы этого? Нет? Вот, видите! А надо! Надо, голубушка, взять себя в руки и потихоньку, потихоньку… С директором вашим я имел честь разговаривать – милейший человек. Он готов предоставить вам все условия для постепенного, так сказать, возвращения в мир. Так что, дорогая моя, сегодня четверг, вот с понедельника и приступайте. Увидите – это только на пользу пойдет.

Вечером в воскресенье, собирая вещи для завтрашнего рабочего дня, Инга чувствовала себя странно. Все предстоящее казалось нереальным – работа, коллеги, ученики. Она попыталась вспомнить лица детей и не смогла. Стиснув зубы, Инга достала из шкафа любимый жемчужно-серый костюм. Потянулась, чтобы аккуратно повесить его на ручку шкафа и почувствовала какую-то неправильность. Держа вешалку на вытянутой руке, она нахмурилась, пытливо разглядывая наряд – пиджак чистый, брюки отглажены, пуговицы на месте… Так и не определив источник беспокойства, Инга решила примерить костюм и посмотреться в зеркало – может это добавит ясности.

Ей даже не понадобилось надевать пиджак. Стоило застегнуть и отпустить брюки, как они оказались на полу. За время болезни Инга похудела так, что надеть ей оказалось нечего – вся одежда смотрелась на девушке, как с чужого плеча.

Инга села на кровать и заплакала. Жалость к себе, страх перед завтрашним днем, неудавшаяся жизнь – все это смешалось в одно огромное чувство несправедливой обиды. Через минуту Инга громко рыдала, вздрагивая всем телом и размазывая по лицу слезы и сопли. Мама уехала к себе, так что утешать и жалеть девушку было некому. Истерика выдохлась нескоро. Но после нее стало гораздо лучше. Рыдания совершили то, над чем тщетно бились старичок-профессор, мама и Борис Николаевич – Инга снова захотела жить.

Она умылась очень холодной водой и вернулась к шкафу. Быстро подобрала наиболее прилично смотревшийся на истощенном теле наряд. Выпила большую кружку зеленого чая, думая о том, что надо при первой же возможности купить что-нибудь из одежды, и отправилась спать. На душе у нее, впервые за два с лишним месяца, было легко.