Цитата:
Сообщение от Скорпя Ёжкина
А помнишь, мы в детстве играли в «войнушку»,
бомбили на клеточках «свастику»?
И краснозвездые русские пушки
стирали фашистов как ластиком?
|
Очень тронуло это стихотворение. У меня есть созвучный эпизод в главе:
*
...Сделав шаг назад, Федька расслышал дедов шёпот:
–Что бродишь как привидение? Иди и попробуй заснуть, – не поднимая век, Николай Петрович сел, и только тогда распахнул глаза, встретясь взглядом с блестящими глазами внука. – Брысь в кровать.
Федька моментально испарился, и Николай Петрович снова попробовал прилечь.
Сердце щемило от нехватки кислорода, а мысли о пожаре тревожили страшными воспоминаниями.
Николай Петрович Румянцев хорошо знал, что такое лесной пожар. Даже слишком хорошо. Ему исполнилось пять лет, когда он в первый раз увидел, как может полыхать молодой сосняк возле железнодорожной станции Узловая, где они с мамой жили с самого начала войны.
Зимой сорокового года, маленький Кольша тяжело переболел гриппом, и чтобы поправить здоровье ребёнка, мама Оля сняла дачу по совету своей сослуживицы. Отец был не против, насказал только следить, чтоб мальчишка не перекупался.
Невысокий, улыбчивый отец с начинающими редеть волосами, подсадил Кольшу на верхнюю полку, поцеловал маму и пообещал.
– Я присоединюсь к вам в августе.
Последние слова отца, сказанные на перроне Московского вокзала, утонули в свистке паровоза. Кольша долго махал папе панамкой в окно, с восторгом предвкушая, как отдав билет проводнику, мама откроет грушевое ситро и почитает книжку про дядю Стёпу, чтобы сын не скучал в дороге.
Больше отца они с мамой не увидели, а сами на всю войну застряли на станции Узловая.
Ох и бомбили её немцы! Ох и бомбили.
Как только выяснилось, что дороги в Ленинград больше нет, мать устроилась на работу санитаркой в больницу, а Кольша целыми днями сидел дома и смотрел на часы.
– Я вернусь, когда маленькая стрелочка дойдёт до цифры семь, – показывая ходики на стене, объясняла ему мама, – а ты сиди, не балуйся. Захочешь есть – поешь картошечки, я тебе оставила на плите.
Хлопая дверью, мама уходила, и Кольша оставался один, если не считать Лёшку с Машкой, живших через дорогу в доме тёти Нади. Чтобы скоротать одиночество, Кольша вставал коленками на стул и смотрел в окно, ожидая, пока Лёшка или Машка не помашут ему рукой. Тогда он махал в ответ и смеялся, потому что Машка всегда очень смешно прижимала к стеклу нос, и он становился похожим на поросячий пятачок.
Маленькая стрелочка на часах работала плохо, потому что в отличие от большой, двигались невероятно медленно, почти незаметно. Один раз Кольша, не выдержав ожидания, придвинул к стене табурет, на него водрузил перевёрнутый чугун, и балансируя на одной ноге, придвинул ненавистную стрелку к заветной семёрке. Но мама всё равно не пришла.
– Война, сынок. Мы все воюем. И папа, и я, и ты, – объясняла ему мама, а Кольша никак не мог взять в толк, как же он воюет? Там где папа, на фронте, стеляют из пушек, ездят танки, летают самолёты, а тут тишина, только поезда гудят день и ночь, гоня по рельсам эшелон за эшелоном.
Чтобы помочь Красной армии громить противника, Кольша насобирал пустых спичечных коробков и, обильно наслюнив химический карандаш, нарисовал на них звёзды. Теперь спичечные коробки превратились в грозные танки. Они с гудением катались вокруг печки и вдребезги разбивали оборону противника, выстроенную из разноцветных кубиков.
Что такое война, Кольша понял зимой, когда маленькая стрелочка на часах подползла к цифре четыре, и до маминого прихода оставалось ещё долго. Он хорошо запомнил время первой бомбёжки.
Над головой что-то ухнуло, пол вздрогнул, стулья разлетелись по комнате, а из окон разом посыпались стёкла.
– Мама, мамочка! – завизжал Кольша, не замечая как из носа на грудь течёт кровь, заливая новенькую рубашку в клеточку.
Двери были распахнуты настежь, и с плачем вылетев на крыльцо, Кольша увидал как прямо за домом по верхушкам деревьев гуляет рыжее пламя, рассыпая брызги искр. Почему бабахнуло, и почему огонь, понималось не сразу. Оцепенев от ужаса, он заплакал только тогда, когда прибежавшая мама, рухнув на колени, принялась его теребить, мажа руки кровью с рубашки, и всё время кричала:
–Ты не ранен? Коленька, скажи, где болит?
На мамино лицо через разбитые окна падал отблеск пламени, растрепавшиеся волосы шевелили порывы ветра, и от того, что всегда спокойная мама, кричит и плачет, становилось совсем жутко.
Ещё страшнее стало на следующий день, когда из дома напротив, вынесли два маленьких гробика – Лёшки и Машки. Поддев под гробы длинные полотенца, и закинув концы себе на плечи, бабы несли их до кладбища под дикий вой тётки Нади, которую мама и пожилая врачиха из местной больницы вели под руки.
Потом фронт отодвинулся, и больше налётов не было почти до конца войны. Но в тот день, когда Кольше исполнилось семь лет, какой-то случайно прорвавшийся фашистский бомбардировщик, сбросил бомбы на гражданский эшелон, вывозящий детей из блокадного Ленинграда. То, что увидели его глаза, Николай Петрович не мог вспоминать всю жизнь, и никогда больше не отмечал свой День рождения…