[Tvilling]

http://magazines.russ.ru/zvezda/2010/5/be12.html

Спустя десять дней, 26 августа, после книжной ярмарки и короткой поездки в Финляндию мы стоим в башенной комнате Тильской картинной галереи (одного из лучших музеев Стокгольма) — Ульф Линде (директор музея), Иосиф и я. Время — шесть часов вечера, начинает темнеть. За нами — посмертная маска Ницше, перед нами, в заливе, белеет пароходик, медленно двигающийся в сторону маленького островка. Хозяйка зовет, ужин готов, но Иосиф не шевелится, не в состоянии опустить глаз: темнеющая вода, белый пароходик, контуры деревьев, сумеречный свет. “Подано!” Но Иосиф, не двигаясь, продолжает смотреть в окно.

Через год он напишет своему ленинградскому другу Я. Гордину, что “главное — водичка и все остальное — знакомого цвета и пошиба. Весь город — слошная Петроградская сторона. Пароходики шныряют в шхерах, и тому подобное, и тому подобное”. В беседе с П. Вайлем он объяснил, что Швеция напоминает ему детство “в деталях, до мельчайших подробностей”: “Знаешь, с какой стороны должен подуть ветер или прилететь комар”. И в интервью, которое я взял у него в сентябре 1990 года, он признался даже, что чувствует себя больше дома в Швеции, чем в городе, где вырос:

“Последние два или три года я каждое лето приезжаю более или менее сюда, в Швецию, по соображениям главным образом экологическим, я полагаю. Это экологическая ниша, то есть ландшафт, начиная с облаков и кончая самым последним барвинком, не говоря про гранит, про эти валуны, про растительность, практически про всё — воздух и так далее, и так далее. Это то, с чем я вырос, это пейзаж детства, это та же самая широта, это та же самая фауна, та же самая флора. И диковатым некоторым образом я чувствую себя здесь абсолютно дома, может быть, более дома, чем где бы то ни было, чем в Ленинграде, чем в Нью-Йорке или в Англии, я уже не знаю где. <...> Это просто, как бы сказать, естественная среда, самая известная среда, которая известна для меня физически”.2

После откровения — лучшего слова нет — в башенной комнате Тильской галереи Иосиф явно осознал, что он вернулся домой: “экологическая ниша” во многом заменила ему родину, посетить которую у него не было надежд. “Я знаю, почему вам нравится Швеция, — сказал я ему однажды шутя. — Потому что Швеция — это электрификация всей страны минус советская власть”. Формула ему понравилась. На самом деле Швеция была не только воспоминанием о детстве, а лучшим вариантом оного. “Ужасно похоже на детство, — заключал он в письме Гордину, — но на не то, которое было, а наоборот” — то есть детство как оно могло бы быть.
(...)

Привлекали Иосифа в Швеции не только природа и климат, не только мох и гранит под летним небом, полным кучевых облаков, приплывших из его родных краев или же стремящихся туда. Здесь были, как в Риме, Венеции и Амстердаме, дома. На улицах Стокгольма он зрел в чистом виде фасады домов, опоганенных в его родном городе десятилетиями пренебрежения и запустения. И при виде церкви Хедвиг Элеоноры в конце перспективы Девичьей улицы “радость узнавания”, говоря словами Мандельштама, была так велика, что ему оставалось только покачать головой: ее ли — или церковь Св. Пантелеймона он видел в молодости, устремив свой взгляд вдоль улицы Пестеля с балкона полуторы комнат?

“Знаешь, с какой стороны должен подуть ветер или прилететь комар”

Именно так. Знаешь, куда идти, что делать, в метро пересадки делаешь на автомате...