СЛОВА-СТРОКИ ,которые взяли за живое

[alison]

Какая разница, как это называется,
как уживается с неглупой головой -
когда серебряной струною отзывается
моя душа на каждый вдох и выдох твой.

Какая разница, о чем шептаться кинутся
друзья, соседи и далекая родня,
покуда я в тебе не вижу тени минуса, -
им не понять неадекватную меня.

Какая разница, когда и чем закончится
полет куриный над кукушкиным гнездом,
в какой по счету столб впишусь бездарной гонщицей,
и что с асфальта будут отмывать потом.

Какая разница, когда на землю свалится
моя звезда с невыносимой высоты.
А просто я тебя касаюсь пальцами -
и все неважно, - если рядом ты.
Елена Лазарчук


Ты занят - работой, друзьями, делами,
и мой телефон по неделе ни звука,
как будто бы пропасть легла между нами,
а нам на метро полчаса друг до друга.
Но те полчаса превращаются в пытку,
когда в ожидании время проводишь,
и Парка прядет бесконечную нитку,
а ты не приходишь, а ты не приходишь.

R: Одна из проблем бытия - избыток досуга,
и дом, пустотою наполненный до потолка.
Любовь до востребованья - печальная штука..
И некуда деться, и некуда деться - тоска..

Тоска - беспощадная, злая конфета -
ее облизнешь - задохнешься от боли.
Но я вновь и вновь прохожу через это,
хватило бы силы, хватило бы воли -
не гнуться под градом обидных упреков,
ехидных насмешек, сочувственных взглядов,
чтоб вновь, вопреки предсказаньям пророков ,
на пару часов оказался ты рядом.

R: Одна из проблем бытия - по жизни непруха.
И дом - ожиданьем наполненный до тошноты.
Любовь до востребованья - обидная штука.
Но некуда деться, покуда не явишься ты

Я сильною стану, я вспомню про гордость,
поверю в возможность банального чуда.
И в трубке услышав насмешливый голос,
опять пред тобой унижаться не буду.
В излишних страданиях нет интереса,
долой же под хвост угодившие вожжи:
мой нежно любимый, катись-ка ты к бесу -
так будет обоим спокойней и проще...

R: Одна из проблем бытия - то место, что свято
не терпит - (природой заложено в нем) - пустоты.
Любовь до востребованья найдет адресата....
Но кто даст мне слово, что им не окажешься ты..
Е .Лазарчук

Было бы глупо пытаться узнать теперь - где он и, главное, кто он мне,
мне, отличающей утро от вечера только по косвенным признакам.
Всё, что я помню о нём - это обморок времени в маленькой комнате,
где "никогда" - допоздна, до тоски, до отсутствия сути. Капризные
мысли слипались и пальцы сплетались, целуя запястья, и верилось -
до послезавтра осталась еще половина... три четверти вечности.
Помнилась странная строчка из старенькой песни - о пепле империи -
пепле его сигарет. Бесконечность опять оказалась конечною.
Чем бы ни тешилось время - веками, годами, часами, минутами,
но наступает пора разговоров сквозь стекла - порой окончательно...
Всё получилось, сбылось, исключительно чудно сложилось как будто бы,
только чего-то не стало внутри... а снаружи всё так же качается
маятник дней и ночей, опровергнув теорию невероятности, -
Значит, прожить в безвоздушном пространстве возможно и нужно - вот только бы
знать, для чего... Бесполезные мысли, как осы над сладким роятся и
пляшут дурацкие танцы - то в вальсе кружатся, то маются полькою...
Знаешь, не знать - это просто и вовсе не больно. И всё-таки, кажется,
что-то упущено, что-то потеряно, что-то раздавлено пластиком
кнопочных буковок и голосов телефонных. Его карандашные
рифмы бессовестно стерты с поверхности сердца сиреневым ластиком
тихих истерик. На карте моих путешествий по сонным признаниям
и обещаниям нежности нет ни флажка, ни названия города -
было бы глупо... всё было короче гудков, означающих "занято"...
Всё пролилось полнолунием в окна бессонного поезда скорого.

Галина Давыдова


Я давно не писала тебе, и вот - отдаю должок,
отправляю по старому адресу свежий конвертик.
Что сказать для затравки? Я - на удивление хорошо.
Спросишь, как сердце? Да, бывает, что ноет сердце.
Почему так долго молчала? Ну-у... пыталась сбежать,
полюбить чьи-то чужие руки, губы и грезы.
Даже пыталась зарезаться - естественно, без ножа.
Потом врубилась, что это все несерьезно.
Ну а ты-то - как? Надеюсь, вполне здоров
и чуешь осень каждой порой и каждой фиброй.
Я, как обычно, грешу обилием вводных слов -
извини. Что-то сегодня башка - тяжелее гири.
Работаю потихоньку. Дочка, конечно, растет,
как и твоя - да куда ж они денутся, дети?..
Вот вчера переслушала песню про парусный флот -
Б. Г. тогда был еще без напряга светел.
Все, спать. А то от монитора слезятся глаза.
Кстати, если получится, приеду в начале мая.
Собственно, я все та же... Умершая пару лет назад
при виде тебя на станции "Белорусская-кольцевая".

2002 г.
Е.Молочникова

[alison]

А сегодня, 9 января 2005-го, я сижу с тобой, друг мой, в "Чашке", и между нами - не километрищи от Птр до Фриско. Мы даже коленками соприкасаемся под столом - расстояние дыма сигареты, не более... И у меня нынешней, не тобой переломанной и кое-как сикось-накось склеенной, есть все возможности за милой беседой вспоминать, вспоминать... и улыбаться про себя. Улыбаться собственным когдатошним пылкости, нежности, глупости, решительности, крэйзанутости. Я уже никогда не смогу так, как с тобой. Просто потому, что стала старше, жестче, спокойнее.
За все это тебе - самое искреннее спасибо, кхы. Правда.
К.Молочникова.

А что не допивали - то днем лакали, ходили, глупо тратили проездной, смотри, какое утро над облаками твои глаза наполнит голубизной, смотри, как солнце плавится жидким медом, щекочет, жарит спину под рюкзаком, а ты читаешь Канта и Айрис Мёрдок, и собираешь всех, с кем уже знаком. А по ночам ты смотришь, как в мути рыхлой проклевывается ласковый вздох дневной. У кошки девять жизней - и кошка дрыхнет, тебе подобной роскоши не дано. Автобусы толкаются, входят в штопор, отдал долги - свободен до четверга. Ты любишь не того, кто был создан, чтобы, а тех, кто пока не знает: а нафига?
Часы скрипят десятками коростелей, твой мир прожорлив, сладок и невесом. Страшней всего - проснуться в своей постели, смешней всего - забыть, что такое сон. Там наверху, резвились, воткнули штепсель, проводка погорела ко всем чертям, портвейн дешевле выжаренных бифштексов, гитарные аккорды важней, чем театр. Бежишь, забыв про все синяки и ранки, и куришь, что настреляно, на ходу, питаясь хлебом, сыром и минералкой, чтобы не тратить время на ерунду. И это от восхода и до восхода, для пересохшей глотки вино - вода, и алгебра карманных твоих расходов проста, как ветер, треплющий провода.
Разбрасывай дороги свои, нанизывай, болтайся в переулках с пустым мешком, наручный этот стрелочный механизм - обычный компас с вытертым ремешком. Не бойся это всё растрепать, растренькать, и не баюкай прошлое на груди, любая стрелка - это всего лишь стрелка, дорожный знак - не хочешь, так обойди. Не стоит полагать, что удача - агнец, заведомо назначенный на убой. Когда-нибудь ты просто получишь адрес и список тех, кого ты берешь с собой.

Царапает внутри от лихого звона, от язычков невидимого огня, на форуме небесного произвола какая-то невиданная фигня. Админ - уснул, ушел, вероятно запил, а может, ему попросту не с руки. Цензура погибает, ход тем внезапен, не стоит думать, как дальше жить с таким. Не стоит думать. Точка. Конец строки.
Судьба твоя резвится, меняет ники, флудит безбожно, и на язык остра. Ее ладони вымазаны в чернике, ее ветровка - в ссадинах от костра. И знаешь - сколько жизней она заспамила и под себя подмяла и подгребла вот этой злой сердечной твоей испариной, твоей отрыжкой едкой из-под ребра... Их тысячи - зависимых и отвественных, неистово боящихся потерять твои слова, твою золотую ветренность и обморочную непрожитость бытия.
Пока ты трешь ладони за грязным столиком, пока ты гонишь мысли свои взашей, все те, кто сочиняет твою историю, сотрут еще немало карандашей. Они ломают нимбы, пыхтят и корчатся, а ты даже не пробовал позврослеть, и им еще поплачется, похохочется, и восхищенно выматерится вслед. Как ни крути - всегда девятнадцать лет.
Пока они там возятся в голубиных своих небесных сферах и чертежах - дай Бог тебе ни с кем не делить любимых и уходящих за руку не держать. Дай Бог тебе не видеть ночных кошмаров, не захлебнуться в логове мертвых фраз. У кошки девять жизней - но кошке мало, а у тебя одна - и тебе как раз. Дай Бог, чтобы в глазах твоих не мелькало безвыходное жалкое "Если бы", дай Бог тебе кроить по своим лекалам податливое туловище судьбы. Пиши, как есть, без жалости, без запинки, не будет, не придумано девяти.

Не даст Господь - так сам разбивай копилку, раскрыть секреты, по уши в них войти,
Расходовать, что выдано, до крупинки. Не думая, что может и не хватить
Аля Кудряшева

[alison]

Я тебя не ревную. Только может быть, к уголку подушки, что во сне обнимаешь душно ты, уйдя от меня в покой. И немножко к лимонной дольке, у тебя в стакане тонувшей, да так и не утонувшей, спасённой твоей рукой. Я тебя не ревную. Разве - это ревность: к зелёной блузке? Ты так любишь зелёные блузки, так радостно их надеваешь. У меня неприлично развит инстинкт сохранения сказки - и я целую тебя по-французски. Французистей не бывает.

Я тебя не ревную, что ты. Ну, бывает, к одежной щетке. Но зачем же смешная щетка так страстно тебя касалась? Напиши на ладони ноты - я прочту их путём щекотки. И запомни язык щекотки - то, как это сейчас писалось.

Я тебя не ревную. Полным надо быть дураком, пожалуй, чтоб тебя ревновать к ступенькам, по которым стучит каблук. Я стою в середине комнат, и нисколько, нисколько не жалуюсь. Только ревность мою репейником не отпускает стук.

Я бывал и прощен, и выжжен - и меня, как траву, косило. Я бываю и зол, и весел (ревновать - презабавный труд). Но к мурлычащей кошке рыжей ревновать перестать не в силах я тебя, утомясь от песен, ожидающий тех же рук.

Ты вернешься, я понимаю. Оттого и не напряженье мной владеет сейчас, а вот лишь - ожиданье возни с ключом. Но когда я тебя обнимаю, я ревную тебя к отраженью твоему, на которое смотришь ты, мне глядящая через плечо.
(с)Виктория Райхер

[alison]

Сколько их сидит у тебя в подрёберье, бриллиантов, вынутых из руды, сколько лет ты пишешь о них подробные, нескончаемые труды, да, о каждом песенку, декларацию, книгу, мраморную скрижаль – пока свет очей не пришлет дурацкую смску «Мне очень жаль». Пока в ночь не выйдешь, зубами клацая, ни одной машины в такой глуши. Там уже их целая резервация, этих мальчиков без души.

Детка-детка, ты состоишь из лампочек, просто лампочек в сотню ватт. Ты обычный маленький робот-плакальщик, и никто здесь не виноват. Символы латинские, буквы русские, глазки светятся лучево, а о личном счастье в твоей инструкции не написано ничего.

Счастье, детка – это другие тетеньки, волчья хватка, стальная нить. Сиди тихо, кушай антибиотики и пожалуйста, хватит ныть. Черт тебя несет к дуракам напыщенным, этот был циничен, тот вечно пьян, только ты пропорота каждым прищуром, словно мученик Себастьян. Поправляйся, детка, иди с любыми мсти, божьи шуточки матеря; из твоей отчаянной нелюбимости можно строить концлагеря.

Можно делать бомбы – и будет лужица вместо нескольких городов. Эти люди просто умрут от ужаса, не останется и следов. Вот такого ужаса, из Малхолланда, Сайлент Хилла, дурного сна – да, я знаю, детка, тебе так холодно, не твоя в этот раз весна. Ты боишься, что так и сдохнешь, сирая, в этот вторник, другой четверг – всех своих любимых экранизируя на изнанке прикрытых век.

Так и будет. Девочки купят платьишек, твоих милых сведут с ума. Уже Пасха, маленький робот-плакальщик. Просто ядерная зима.
7 апреля 2007 года.
Вера Полозкова

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав.
За то, что ни разу не помянула, где был неправ.
За то, что все люди груз, а ты антиграв.
Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.

Хвалю, говорит, что не прибегаешь к бабьему шантажу,
За то, что поддержишь все, что ни предложу,
Что вся словно по заказу, по чертежу,
И даже сейчас не ревешь белугой, что ухожу.

К такой, знаешь, тете, всё лохмы белые по плечам.
К ее, стало быть, пельменям да куличам.
Ворчит, ага, придирается к мелочам,
Ну хоть не кропает стишки дурацкие по ночам.

Я, говорит, устал до тебя расти из последних жил.
Ты чемодан с деньгами – и страшно рад, и не заслужил.
Вроде твое, а все хочешь зарыть, закутать, запрятать в мох.
Такое бывает счастье, что знай ищи, где же тут подвох.

А то ведь ушла бы первой, а я б не выдержал, если так.
Уж лучше ты будешь светлый образ, а я мудак.
Таких же ведь нету, твой механизм мне непостижим.
А пока, говорит, еще по одной покурим
И так тихонечко полежим.
21-22 июля 2007 года.
Вера Полозкова

Не рискуй. Не слушай его "Люблю"
Не надейся на нежность, которой нет.
НЕ трави побасенки соловью,
одевай немаркий, лиловый цвет.
Подожди, не тебе вырезает ночь
Ежедневных радостей ярлыки
Я тебе ничем не смогу помочь,
потому что страхи кормлю с руки.
Элементом выдоха новый вдох.
Ты ему поверишь? Вот это зря.
Захлебнешься нежностью этих слов.
Упадешь. Не надо. Тебе нельзя...
Надежда Киракосова (Djillan)

[Elephant]

Пусть жизни пройдена страница,
И крови пролито пол-литра,
Любовь - Когда хотят жениться,
Все остальное - виды флирта.

Пусть лучше рвется там, где тонко,
Пусть будет больно и некстати,
Любовь - когда хотят ребенка,
Все остальное - мир симпатий.

Пусть много зависти и лести
На каждой жизненной страничке,
Любовь - когда хотят быть вместе,
Все остальное - лишь привычка.

Пусть плохо, пусть всё не на месте,
Идти по жизни дальше нужно,
Любовь - когда два сердца вместе,
Все остальное - это дружба...

[Наташкин]

Маша плачет четвертый день – Маша хоронит мужа.
Ночью можно дышать, слоняясь по этажам,
Можно пальцем водить по его подушке, стоять под душем.
Днем положено плакать и молча кивать пажам.
Днем приходят какие-то люди – конечно, в черном.
От костюмов и лысых голов уже рябь в глазах…
Маша медленно движется, кормит детей поп-корном,
И за Машей приглядывает Савалат-казах…
Каждый день, почему-то всегда к четырем, к обеду,
Приезжает свекровь – утешать и вести дела.
Маша знает: она хорошая. Но поддержать беседу
О деньгах не может, - выходит из-за стола…
В доме Маши – светло, лишь дерево и побелка,
Окна плавятся – все на солнечной стороне.
Маша бродит в поисках тени. В руках – тарелка,
Валерьянка, салфетка… Все падает! – на стене
Крупным подчерком (Господи, каждая закорючка,
и наклон, и точка – как маленькая звезда!..):
«Ты – моя золотая девочка, хоть и злючка!
Ты – моя любимая… девочка – навсегда!»
22.04
Светлана Епифанова

[Наташкин]

Вместо смс
Я специалист по бесперебойной подаче слез –
Ты воспитал в себе выдержку партизанью.
Ты пьешь кофе в Гостином – я ем в Маяке лазанью,
Ты по бизнесу в Хельсинки – я в колонию под Рязанью
Предотвращать резистентный туберкулез.

Фильм, в котором почти непроизводима речь.
Она пишет ему откуда-нибудь «тут сыро» -
Он ей очень рекомендует себя беречь.
И они никогда не осуществляют встреч –
А на сэкономленные отапливают полмира.

Ему скопленной нежностью плавить льды, насыпать холмы,
Двигать антициклоны и прекращать осадки.
Ей на вырученную страсть, как киту-касатке,
Уводить остальных от скал, китобоев, тьмы.
Славно съездить, мой милый, мягкой тебе посадки.
Познавательной мне тюрьмы.

26 марта 2008 года. Вера Полозкова

[Наташкин]

И он делается незыблемым, как штатив,
И сосредоточенным, как удав,
Когда приезжает, ее никак не предупредив,
Уезжает, ее ни разу не повидав.

Она чувствует, что он в городе - встроен чип.
Смотрит в рот телефону - ну, кто из нас смельчак.
И все дни до его отъезда она молчит.
И все дни до его отъезда они молчат.

Она думает - вдруг их где-то пересечет.
Примеряет улыбку, реплику и наряд.
И он тоже, не отдавая себе отчет.
А из поезда пишет: "В купе все лампочки не горят".
И она отвечает:
"Чёрт".

21 марта 2008 года.
Bера Полозкова

[Наташкин]

Волосы у него пахнут детством и табаком,
Думаю, по утрам он балуется молоком.
К вечеру ему пишет девочка, с которой он незнаком.
Я ухожу на кухню – не хочу мешать.
Слышно, как кнопочки клацают, даже издалека,
У него проворная, тоненькая рука.
Но видимо, он торопится и поэтому ритм слегка
Прерывается. Что не может не раздражать.

Потом он приходит, застенчив и молчалив.
Приобнимает меня, вызывая прилив
Глупенькой нежности. I want to believe,
Что и ему сейчас тоже под грудью больно.
Но он врет мне на ухо про партнеров и креатив,
Пьет свой кофе, насвистывая мотив
Из какого-то фильма, и камеру прихватив,
Ускользает за дверь, полагая, что я довольна.

Я беру телефон и тупо гляжу в экран.
Я давно не считаю ни наших ночей, ни ран,
Я готовлю побег в Монтенегро и Тегеран,
За пределы Вселенной, в раздолбанный Сектор Газа...
Запахнув халат и убрав телефон в карман,
Я сажусь за стол, наливаю вино в стакан,
Открываю ноутбук и решаю писать роман.
Но потом откладываю до следующего раза...

17.03
Светлана Епифанова

[Atusya]

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

1958
Николай Заболоцкий