Кого-то он мне напоминает
«Весны в этом году у вас не будет», — сказал мне товарищ, живущий в Лондоне.
«Ну не будет, — подумал я, — мало ли чего за мою жизнь у меня не было».
А вот у него тоже ничего не было, кроме мамы с папой, и вдруг, к миллениуму, всего стало много. И в какой-то момент, а точнее, в 2008 году, он понял, что еще немного, еще чуть-чуть и у него опять ничего не будет.
Он все продал и уехал в Лондон наблюдать, как мы все медленно здесь сдохнем. Нет, он не кровожадный человек, он христианин, и немало колоколов до сих пор звонит по нему в благодарность за то, что он отлил их для общего блага.
Он живет в районе Белгравия, типа нашей Тверской, ходит пешком по Стренду и в выходные ездит в Виндзор лишь для того, чтобы убедиться, что резиденция королевской четы победнее будет его домика по Киевской дороге.
Особенно его занимает уровень демократии в моей стране, два раза в неделю он звонит мне, и я держу отчет о текущем моменте. Он, правда, знает больше меня, следит, читает, мониторит. Но он-то следит, а я здесь живу и не всегда знаю, чем живет и как дышит оппозиция.
Я отчитывался перед ним за Болотную и за Сахарова. А за Якиманку и «Белое кольцо» не сумел по мотивам личного характера: один раз напился, а второй раз карты не так легли, заигрался я в них с товарищами.
Он меня отчитал, к совести моей взывал, утверждал, что с такими, как я, гражданское общество не построишь, и много чего еще говорил про честные выборы и несистемную оппозицию.
Так меня стыдили только в 1966 году, в комсомольской организации факультета.
Я тогда отказался держать плакат «Свободу Хесусу Фариа» на «стихийном» митинге, желая сидеть с блондинкой с третьего курса на фильме «Мужчина и женщина» и держать в своих ладонях ее шелковую ручку, а не наспех струганную палку с красными буквами на белой тряпке.
И что характерно: он же и стыдил меня, бывший мелкий секретаришка факультетского бюро. А теперь он крут, мой небедный товарищ, помахавший мне крылом «Боинга» «три семерки» в год мирового кризиса.
Вот такой гигантский скачок совершил мой товарищ — от «трех семерок» портвейна до «трех семерок» летательного аппарата. У него по жизни случилось очко, а у остальных граждан, включая меня, перебор, а он чувствовал всегда основной тренд, знал, где прикуп, став зятем будущего вице-премьера.
У него есть особая страсть, он очень не любит Путина, а Сталина и Гитлера с оговорками принимает и считает великими людьми. Я с ним пытался спорить, доводы приводил. «Нет, — говорит он мне, — жертвы всегда не напрасны, если они приносятся ради победы…»
А лондонский сиделец все напирает на меня последние недели. «Ты посмотри вокруг! — кричит он мне в трубку. — У вас исторический шанс, еще немного, и власть упадет к вашим ногам…» Я честно оглянулся вокруг: да нет, вроде никто не валяется, все на ногах, горят рубиновые звезды на башнях, и бодрые руководители рисуют картины светлого будущего. А разве иначе бывало на моей многострадальной родине?
И вспомнил я тогда прошлогодний день рождения моего товарища. Мы сидели у него в саду, гости ушли, и вокруг сновали только слуги. Их было много, он смотрел на них с любовью и сказал мне такое, отчего мне стало не по себе: «Это склад моих запчастей, вот печень пробежала, а вот селезенка фрукты несет, человек моей редкой группы крови работает садовником, водитель, который тебя привез их Хитроу, ездит с моим запасным сердцем. Есть даже тазобедренный сустав, но он сейчас на задании».
Я подумал: да каких же высот достиг мой товарищ, если он так плотно занялся своим бессмертием?! «Все эти люди на контракте, — сказал он мне тогда. — Они знают свою судьбу и уверены, что я их не обману».
На следующий день человек с проданным сердцем вез меня в аэропорт, что-то даже мурлыча себе под нос. И мне показалось, что для себя он все уже решил: дом он оплатил, образование дочке тоже обеспечил, умирать совершенно не собирался. Я понял, что он не даст моему товарищу сердце, он просто вырвет ему кадык, когда придет такая минута.
Я никогда не говорил моему товарищу о своих предположениях, пусть живет в неведении, но и его советов, как мне жить, я тоже слушать не желаю, у моей поношенной машины запчастей нет, в ней все оригинальное, и, когда она встанет, я сам ее толкну…
